В Рославле 14-летнего Николая и 8-летнего Владимира вместе с другими юными ребятами немцы погрузили в товарные вагоны с настеленной на нарах и полу соломой и повезли в Германию. Было холодно, одежонка плохая, укрыться кроме соломы нечем. На нарах, сколоченных в три яруса, спали сразу по несколь-ко человек, прижавшись друг к другу.

Для естественных надобностей служило соответствующих размеров круглое отверстие в полу вагона, через которое задувал ветер. Кормили один раз в день при остановке поезда какими-то слегка подогретыми "помоями". Пока ехали по Белоруссии, несколько взрослых ребят из соседнего вагона выломали в полу доски и на медленном ходу поезда вылезли из вагона и убежали. Со слов дяди Владимира, немцы по ним даже стреляли.

В Германии всех русских юношей и девушек старше 14 лет в подавляющем большинстве отправляли на сельскохозяйственные работы. По фашистской идеологии, все низшие расы, то есть не принадлежащие к арийской расе, должны были заменить на всех неквалифицированных работах воюющую за своё жизненное пространство цивилизованную немецкую нацию. 

По приезду в Германию дядя Володя очень боялся, что из-за разницы в возрасте его разлучат с братом. Однако немец, отбиравший себе работников, оказался покладистым и, как показало будущее, в целом, по немецким меркам, нормальным человеком. Он понял, что мальчики, державшиеся за руки, - братья, и взял их к себе обоих. В этот же день что-то около пятнадцати подростков перевезли в какой-то маленький городок, что на западе Германии, и поселили на территории небольшого завода, огороженного по периметру аккуратным высоким забором. Завод выпускал стеклянную и хрустальную продукцию. Всех русских детей определили в подмастерья. Часть здания, в котором их разместили, была бывшим складским помещением, оборудованным небольшой печкой. Спали на самодельных нарах. По воспоминаниям, кормёжка была более-менее сносной. Правда, ни мяса, ни рыбы ребята практически не видели. Кофе - желудёвый, чай - жиденький с сахарином. Однако хлеб выдавали серо-белый или чисто белый, то есть по русским провинциальным меркам - праздничный. Чёрного хлеба не было вообще. Иногда на какие-то немецкие особые дни хозяин давал им даже патоку. 

Среди небольшого числа работавших на заводе немецких мастеров-стеклодувов молодых работников почти не было. Работали в основном старики. Те, кто были моложе, были изранены или покалечены. Чувствовалось, что все они тяготились войной и с нескрываемой тревогой вглядывались в небо, когда над городом на большой высоте проплывали армады союзных бомбардировщиков. Следует сказать, что за три года пребывания смоленских детей и подростков на немецкой земле на этот тихий и чистый городок не упала ни одна бомба. За это же время мой дядя Володя, почти не умевший ни читать, ни писать по-русски, научился довольно неплохо изъясняться на немецком. В дальнейшем уже на родине при освоении школьной программы среди постоянных двоек и троек по всем предметам и твёрдой тройке по поведению он всегда получал по немецкому языку только четвёрки и пятёрки. А его брат Николай говорил на немецком свободно.

Оба брата в самом начале довольно трудно привыкали к непривычному для них распорядку дня. Вставали в 5 часов утра и работали с 6 до 12 часов. После обеда было ещё 6 часов работы, так как хрустальная, а в основном стеклянная утварь (чашки, стаканы, плафоны, бутыли, кувшины и проч.) пользовалась у населения во время войны большим спросом. 

Рассказывает дядя Владимир Егорович: "Вставали рано. Хотелось спать, особенно зимой. Климат в Германии сырой, было зябко. У раскалённой печи согреешься и тут же начинаешь дремать. А в это время мастер-немец крутит расплавленное стекло и выдувает какой-нибудь графин или ещё что-то. Ему пере-греть стекло никак нельзя. Дуть и вращать заготовку надо постоянно, иначе толщина стенок будет разная. Если специальными ножницами лишнее стекло во-время не отрезать, изделие не получится. Ножницы у тебя, а ты уже пребываешь в сладкой дрёме. Мастер всё время дует, ни оторваться от поделки, ни ска-зать ничего не может, глаза вытаращит и мычит только, пытаясь привлечь твоё внимание: "У, у,у". А ты уже в объятьях Морфея…. И вдруг одновременно с чувствительным подзатыльником (традиционным способом передачи информации от одного поколения к другому) летит на тебя целый каскад немецких руга-тельств. И немец, бросая заготовку, тут же вырывает из твоих рук ножницы и суёт тебе их в морду. Всё ясно - брак, теперь ему нужно всё переделывать заново".

Работали и в других местах: привозили в тележках из столярной мастерской упаковочные стружку и опилки, сбивали для перевозки стекла деревянные ящики, упаковывали посуду, принимали участие в отгрузке продукции, по очереди наво-дили порядок в жилом помещении, в туалете, на территории и в цехах завода. В общем, немцы без дела сидеть не давали, чем-то занимали пацанов постоянно. 

 

 

В воскресенье немцы не работали. В этот день русские ребята могли спать и после завтрака. Улицы городка наводнялись гуляющими семьями, детьми, которых держали за руку или везли в колясках. Бросалось в глаза, что мужчин было несопоставимо меньше, чем женщин (война!). Женщины и мужчины ходили под ручку, в красивой одежде, с зонтиками. Мужчины носили галстуки и шляпы. В зависимости от времени года прогулки в хорошую погоду могли происходить и на большой поляне, расположенной непосредственно за городом. Там когда-то были построены в виде деревянных бараков теперь пустовавшие летние немецкие казармы. Однако ни воинских частей, ни военной промышленности в городе не было. Поэтому, наверное, союзники и не бомбили городок.

По рассказу дяди Владимира, их освобождение произошло совершенно неожиданно, причём в воскресный день. Как обычно, немецкое население предавалось всеобщему отдыху. Многие вышли за город и расположились под апрельским солнышком прямо на прорастающей траве около пустующих казарм. В это же время часть русских ребят по обыкновению висела на заводском заборе и предлагала проходящим мимо немцам ранее наворованный хрусталь. Другие мальчишки младшего возраста, включая Володю, направились с немцами за город на поле, где по траве бегали и играли в лапту. Вот они-то и стали первыми свидетелями разворачивающихся событий. 

На противоположной стороне обрамлённой деревьями поляны, где не было людей, неожиданно разорвались один за другим два артиллерийских снаряда, и на зелёное поле выползли два танка, пушки которых тут же повернулись в сторону отдыхающих. Этого оказалось достаточным, чтобы всё немецкое население в панике побежало в город. Русские ребятишки также предпочли убраться на свой завод. Однако стрельбы больше не было, поэтому их любопытство всё же взяло верх, и они облепили забор. Солдаты, держа в руках оружие, входили в городок осторожно, не спеша, двумя колоннами по противоположным сторонам улицы. Посредине дороги, не опережая солдат и развернув орудия в сторону домов, медленно продвигались несколько танков. Всё было спокойно, немцев на улице вообще не было. Когда солдаты приблизились к заводу, кто-то из наших мальчишек заметил среди них негров и, не сдерживая своей радости, завопил: "Это американцы!".

Что тут случилось! Все пацаны стали кричать: "Америка! Ура! Мы русские! Мы из России! Американцам ура!". Кто-то побежал к воротам, кто-то просто пере-лез через забор, но спустя минуту-другую все оказались на улице. Радость была непередаваемая. Ребята прыгали, смеялись, обнимались, обнимали американских солдат, плакали и опять орали: "Америка, ура! Россия, ура! Мы русские! Мы русские! Америка, ура!". Около завода боевое построение американцев было полностью скомкано. Солдаты остановились, стали сажать детей на плечи, поднимать вверх самых маленьких и, что-то говоря на своём языке, тут же угощать ребят галетами и сигаретами. Это продолжалось несколько минут до тех пор, пока к солдатам не подошёл их начальник и не возобновил прерванное неожиданной встречей движение. Американские солдаты пошли дальше, а русские мальчишки продолжили радостно приветствовать проходящих союзников, и солдаты снова останавливались и опять делились с ними съестными припасами. Угощения хватило и на обед, и на ужин, и на завтрак следующего дня, тем более, когда с остановившегося грузовика им передали пару ящиков тушёнки и сгущённое (не сладкое) молоко. На радостях, выплёскивая свою энергию и нелюбовь к немцам, пацаны зачем-то разгромили кухню, перебили всю посуду, переломали всю мебель и побили окна в административном здании.

На другой день на заводе появились представители американского командования. Они собрали русских ребят и переселили их за город в пустующие немецкие казармы. Через день туда же свезли с округи и других детей мужского пола, работавших у немцев. Всех обеспечили кроватями, выдали матрасы, одеяла, постельное бельё и солдатские пайки. Их помыли, после чего каждого осмотрел врач. Американцы отгородили колючей проволокой казармы и довольно большую часть территории перед казармой, поставили шлагбаум и организовали круглосуточную охрану. По рассказу моего дяди Владимира, американская охрана была чисто формальной. В целях безопасности пацанов ночью из казарм не вы-пускали, а днём мальчишки гуляли повсюду, где хотели и когда хотели».

 

 

Далее рассказывает (в авторской обработке) сам дядя Владимир Егорович Зубков (записано по его приезду в гости в Воронеж в 1980 г.).  

"Теперь немцы за город на поле не приходили. Это стало нашим местом. Мы целыми днями играли в подвижные игры - в лапту, в чижика, но больше в футбол. Очень часто с нами играла охрана - их мяч был настоящий, кожаный. Нас ещё раз осмотрели американские врачи и (дословно) "как начали кормить!" Правда, все продукты поставляли в большинстве консервированными. Даже булочки были в целлофан упакованы. Её достаёшь, сжимаешь руками, отпускаешь, а она сама, расправляясь, принимает исходную форму. Нам привозили сухое молоко, каши с мясом, сливочное масло, джемы, сухой кисель, сгущённое молоко, картофельное пюре, рыбные консервы, какие-то паштеты и др., как, например, тушёнка из кенгуру. Мы даже не представляли, что такая еда вообще существует на белом свете. После полуголодных лет это была настоящая сказка. Причём никаких ограничений не существовало. Комната, где складировались продукты, не запиралась. Ты мог выбрать в любое время то, что хотел бы съесть именно сейчас. В реквизированных у немцев кастрюлях мы сами себе готовили из этих продуктов вкуснейшие супы и приносили горячее охранявшим нас американцам.

Однажды я стоял, опёршись о шлагбаум, и смотрел, как наши пацаны гоняют мяч. Ко мне подошёл солдат и поманил меня рукой. Он привёл меня в помещение (в канцелярию), где располагались американцы, что-то произнёс и показал на ведро с тряпкой. Я понял, что меня просят провести уборку. В те дни мной, как и другими, владело чувство глубочайшего уважения и благодарности к нашим освободителям. Думается, не надо пояснять, с каким рвением я принялся наводить порядок. Уж чему-чему, а этому меня учила мать, и мне приходилось делать уборку в деревенском доме. Я подмёл и дважды вымыл полы, протёр, где только можно, влажной тряпкой пыль. После попросил о помощи брата Николая, и мы вдвоём вытряхнули солдатские одеяла. По-видимому, американцам наше старание приглянулось, и нас усадили за стол. Они выложили галеты, печенье, налили нам в кружки горячее какао, а когда мы уходили, сунули в руки какие-то неболь-шие продолговатые плитки в красивой обёртке. Мы думали, что нас угостили жвачкой, но это оказался шоколад. Как говорил А. Райкин: "Вкус был "специфицкий". В дальнейшем мы с братом по просьбе американских солдат уже на постоянной основе продолжили следить за чистотой канцелярии, и нас опять угощали чем-нибудь вкусным. Второй раз я пробовал шоколад лишь в начале 50-х, когда Лёша (он так называл моего отца) готовился в академию и вы жили в Тёплом стане. 

С русскими ребятами каждый день через женщину-переводчика общались два американских офицера. Нас по очереди вызывали и опрашивали, как мы жи-ли и чем занимались в России. Просили рассказать о случаях плохого отношения к русским со стороны немецкого населения, особенно здесь, в Германии. Нам с Николаем кроме того, что нас сюда вывезли насильно, сказать было нечего. Лично нас никто не бил и не обижал. После того, как были опрошены все поголовно, американцы объявили, что с окончанием войны нас всех передадут русским вла-стям. Однако мы - не пленные, а дети-репатрианты союзного государства, освобождённые армией США. Поэтому, если кто не хочет возвращаться в свою, разрушенную войной страну, или у кого не осталось там родственников и негде жить, могут по своему желанию уехать на постоянное жительство в США или в Канаду. Тем, кому это предложение интересно, следует заранее записаться в канцелярии. Через несколько дней не более десятка ребят старшего возраста, согласившихся на эмиграцию, были отправлены на сборный пункт куда-то во Францию. Остальные мечтали вернуться на родину. Мы с Николаем тоже желали одного - быстрее домой, в родную деревню Кузёмки, где нас, наверное, ждёт мама. Хотелось верить, что вернутся с войны отец и старшие братья, опять соберётся семья, отстроится новый дом, и всё у нас будет хорошо. 

В американской зоне оккупации мы пробыли не менее двух недель, пока в один прекрасный день в нашем расположении в сопровождении американцев не появилась приехавшая на машинах небольшая группа наших советских солдат и офицеров. Конечно, когда мы впервые за три года услышали родную русскую речь от людей военных, у всех проснулось чувство особой радости и гордости за нашу державу и её Красную армию. Ну что, сволочь фашистская, победили вы нас, русских? Ну и где вы теперь? Мы глядели и не могли наглядеться на представителей нашей родной армии, на плечах которых были ещё никогда не виданные нами погоны. На их гимнастёрках блестели ордена и медали. Конечно, нас опять обнима-ли, но это были уже другие солдаты - они были наши, русские! Их выгоревшие на солнце гимнастёрки даже пахли по-иному - в них угадывались смешанные запахи земли, гари, солдатского пота и русской махорки. Они пахли Родиной!

По-видимому, в советской оккупационной зоне к нашей встрече готовились, так как "официальные лица" встречали нас с улыбками, с цветами, с красными флагами, с подготовленными для проведения митинга импровизированными трибунами, в качестве которых использовались кузовы машин. Лагерь, куда нас часа через два привезли, был довольно большим и функционировал в качестве приёмника-распределителя для советских детей мужского пола. 

Пока шёл митинг, у нас утащили почти все американские консервы. В лагерь почти ежедневно прибывало и из него же убывало большое количество ребят. Оказалось, что здесь распределяют советских мальчишек по отправляемым из Германии эшелонам. Администрация старалась, чтобы все ребята могли доехать по железной дороге как можно ближе до своего места проживания. Здесь же выдавали так называемые "справки перемещённых лиц", которые должны были сдаваться по приезду в ор-ганы НКВД. Перед отправкой все получали посадочные талоны и суточные солдатские пайки в соответствии с количеством дней пути. Там же нас немного приодели. Например, я получил майку, трусы, брюки, рубашку, вполне приличный пиджак и ещё отличные кожаные полуботинки. Говорили, что таким сносу нет.

 

 

В советском лагере царила сплошная вольница: ели, когда хотели, во сколько хотели и сколько хотели, спали без ограничений. А вот за территорию лагеря нас не выпускали. Мы целыми днями играли в различные подвижные игры. Набегаешься и бежишь к ближайшей полевой кухне, где всем верховодит повар-солдат: "Что, милок, проголодался?". И как сыпанёт тебе большущий черпак горячего кулеша с мясом, представляющего собой одновременно и первое, и второе. Сядешь в сторонке и жуёшь с хлебом. Миску вытираешь корочкой хлеба, и у тебя опять готова посуда, но уже для чая, который тоже пили с хлебом и сахаром. Эшелоны уходили круглосуточно, поэтому и кухни работали круглосуточно. Не думали, что скоро будем вспоминать об этих днях, как "о манне небесной". 

В этом лагере мы с братом пробыли около недели, пока не был сформирован эшелон в Смоленскую область. Нам пришлось дважды переделывать документы, ибо выяснилось, что теперь Спас-Деменский район относится не к Смоленской, а к Калужской области (с 5. 07 1944 г.). Мы с Николаем этого не знали. Однако всё-таки домой поехали вместе со смоленскими ребятами. Нам повезло - ехали в вагоне типа плацкартного. Мы такого вагона никогда не видели: с туалетом, с открывающимися окнами, с полками для сна. Кроме того, в каждом вагоне ехали наблюдавшие за нами и охранявшие нас в пути солдаты-проводники из железнодорожных войск. Вот так мы наконец въехали в СССР. Всё вокруг было разбито, разрушено. Одно слово - война туда-сюда прокатилась. Будь она трижды неладна! Но все же было ощущение радости: мы вот-вот будем дома.

На третий день пути к вечеру вышли на станции Рославль. Там подошли к коменданту, который, изучив предоставленные ему документы, через несколько часов ожидания подсадил нас на товарняк до Спас-Деменска. Мы же проехали чуть дальше, до Чипляева. Было раннее-раннее утро, когда на замедленном ходу поезда мы спрыгнули с площадки вагона. 

До Кузёмок оставалось каких-то 5-7 км. В эту ночь мы практически не спали. Наверное, от перевозбуждения спать вообще не хотелось. Волновала предстоя-щая встреча с матерью, судьба наших родных. Так что, предвкушая встречу, до своей деревни дошли быстро. Подошли к месту, где когда-то стоял наш дом, в по-гребе которого мы вынужденно жили в последние дни. Именно оттуда нас с Николаем забрали немцы и увезли в Германию. Но теперь на месте погреба оказался земляной бугор. Мы стояли в недоумении, пока не пришли деревенские соседи. Вот тогда всё и выяснилось….

Тяжело вспоминать! Были и слёзы, и истерика. Не так-то просто переварить известие, что у нас уже нет не только матери, но и отца, и самого старшего брата Сергея. Ещё и об Алексее было ничего не известно. Да и у нас самих теперь в Кузёмках пристанища нет. Всё отняла и разрушила проклятая Германия! Людей в деревне было очень мало. Пока горевали, прибежала к нам проведавшая о нашем приезде родная сестра нашего отца тётя Проса Зубкова, по мужу Кардуе-ва. Она-то и забрала нас. Ютились с женой Павла Семёновича Марией Ивановной Зубковой и её двумя маленькими детьми Анатолием и Валерием. У них и жили, пока  в следующем году не объявился старший брат Алексей. 

От нашего пайка, что выдали в Германии, оставались только каши, которые не съели потому, что их негде было сварить. Тётя Проса растянула крупы дня на два, а потом всё - каша кончилась. Началось голодное существование. Возвратились мы в деревню в июне 1945 года, то есть уже летом. Начали крапиву есть, лебеду, коренья молодых лопухов. Хоть и опасно было - война-то через деревню дважды прокатилась, но всё равно ходили и за болотной ягодой, и по оврагам землянику собирали. Ближе к осени пошли грибы, лесные ягоды и орехи. Колхоз-то ничем помочь не мог. Нас, наверно, Бог хранил, а другим не так везло - слышали, что бывало, люди подрывались на минах. 

Из тех дней припоминаются ночные сны: я ложкой американскую тушёнку ем или пью какао с шоколадом. Просыпаешься ночью и с сожалением вспоминаешь, как у американцев я отказался от сгущёнки с белым хлебом, а у нас в русском лагере недоеденный кулеш в сортир выбросил. Заснуть после этих видений совершенно невозможно. Выйдешь на свежий воздух, покуришь сухих листьев, вроде как легче становится, вроде как голод притупляется. 

В каком году и в каком месяце я родился, мне неизвестно и никто не помнит. Вроде как незадолго перед войной меня к малышне относили, и помнится, меня ребятня дразнила:

 Кто такой "цикоток", до сих пор не знаю. В деревне нашей вся мелюзга обоих полов лет до трёх летом без штанов бегала. Что-то вырос я слишком быстро. Скорее потому, что повидать и пережить пришлось многое.

Брат Алексей приехал после войны в Кузёмки в первый раз лишь по весне следующего 1946 года. По его словам, он должен был появиться в деревне в 1945, но не получилось. Боже, как мы радовались Алексею! Тебе этого не понять! Повезло ему в живых остаться. Теперь в нашей семье Зубковых он был за старшего. Помню, Алексей, тётя Проса и Мария Ивановна устроили вместе с нами семейный совет, где решался главный и извечный вопрос - что делать и как жить дальше. Отец твой неженатый был. Ему самому только 22 года исполнилось. В это время он лейтенантом был, служил в районном городке Переславле-Залесском Ярославской области на должности командира взвода в военной школе по подготовке младших авиационных специалистов. Получал 800 рублей, а буханка хлеба на рынке в то время 600 стоила. Вот и живи, как хочешь! Следовательно, нас двоих братьев (меня и Николая) он содержать никак не мог. Было решено, что Николай, который старше меня, отправится к родственникам нашей умершей матери в Кемь, где можно найти работу, а я как младший перейду на попечение Алексея и поеду с ним к месту его службы в Переславль. На том и порешили. 

Через пару дней твой отец отвёз Николая в Спас-Деменск, купил ему билет, дал в дорогу немного еды и денег и отправил его в Карелию, в Кемь, к материн-ским сёстрам, у которых он сам до войны жил. А меня забрал с собой. Вот так я и очутился на новом месте жительства - в город Переславле-Залесском, с которым, как оказалось, будет связана моя последующая жизнь".