Михаил Куснирович рассказал, почему он стал делать одежду, а не продавать

Председатель наблюдательного совета группы компаний Bosco di Ciliegi Михаил Куснирович совершил рывок в своем бизнесе: построив мануфактуру под Калугой, превратился из продавца одежды в ее производителя. Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников встретился с господином Куснировичем и поговорил с ним о том, стоило ли так надрываться. А также о том, будет ли теперь компания шить одежду для Kappa и Moncler, собирается ли выигрывать конкурс на форму для РЖД и зачем эти фонтаны, доска почета на входе на фабрику и гидромассажные ванные для пальчиков швей.

— Люди, которые приехали на Киевский вокзал, чтобы на вашем, можно сказать, фирменном поезде отправиться в Калугу посмотреть, что за фабрику вы построили и зачем, получили книжку Чернышевского «Что делать?». И отдельно на листочке крупными буквами был изложен четвертый сон Веры Павловны.

— Там было вырвано.

— Да, из контекста.

— Нет, из текста. Потому что слишком амбициозно рассчитывать, что приглашенные люди, даже с изначально хорошим отношением ко мне, возьмутся в дороге за всю книгу.

— Хотя ехать до Калуги два часа с половиной.

— Ну еще же позавтракать надо, взглянуть в окно, понять все...

— Ну то есть вы помогли: вырвали пару страниц текста из книги.

— Старались.

— Ну да. По сути, вы перенесли огромное количество людей в другую реальность. В четвертый сон Веры Павловны. Почему вы о нем вспомнили?

— Я почему-то его всегда помнил. Я даже дату могу сказать.

— Да это перебор.

— Могу сказать дату. Дата — это не очко, не двадцать одно. Я могу сказать дату. Это было 4 июля 2015 года. Мы ехали в узкой компании на очередной «Bosco Cлет». И я задумывал, что этот «Bosco Cлет» для ведущих руководящих работников пройдет как внутрикорпоративное предпринимательство. Каждый придумает свой проект, реализует его, то-се, пятое-десятое. Это было на суздальской земле, во Владимирской области. И вот я тем, с кем мы ехали, рассказывал: если что-то и стоит делать, то надо создать предприятие для нашего бренда, и не только для нашего, сделать очень человечно ориентированное производство. И вот я говорю: если его и создавать, то создавать как в четвертом сне Веры Павловны. И я это помнил со школы.

— Вот это? «Это здание,— что ж это, какой оно архитектуры? Теперь нет такой; нет, уж есть один намек на нее,— дворец, который стоит на Сайденгамском холме: чугун и стекло, чугун и стекло — только. Нет, не только: это лишь оболочка здания, это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно-хрустальным зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галереи по всем этажам. Какая легкая архитектура этого внутреннего дома, какие маленькие простенки между окнами, а окна огромные, широкие, во всю вышину этажей!..»

— Да, и это тоже.

— Услышали вас тогда?

— Судя по всему, запомнили. Хотя тогда у нас победил один из проектов, по которому мы потом во Владимирской области сделали даже колбасный цех. Сейчас мы успешно продаем уже два года эту колбасу, так что можно говорить про импортозамещение. Но я-то очень хотел не столько импортозамещения, сколько экспортосозидания.

— Правда, я знаю, что вы не назвали колбасу так, как они предлагали, да? Она не называется «Вкуснирович».

— «Вкуснирович» — ну ведь не всем это может показаться вкусно. И слишком спорно.

— Спорно — для них? Для кого?

— Ну вообще. Понимаете, сначала для них, а потом для потребителя. Я, вы знаете, по специальности химик-технолог. И специальность — «синтез органических соединений с комплексом заданных свойств». То есть нам, студентам, рассказывали, что можно теоретически, обладая знаниями, кучей всякой информации и представлениями о физико-химических свойствах и реакциях, создать все, что задумал. Вот хочешь подействовать на какую-то группу сорняков — надо создать гербициды таких-то свойств. И мы знаем, что туда нужно замешать и в каких условиях этот синтез провести. Так же и здесь.

— Это про новый сорт дорогой колбасы?

— А вы про что думали?

— Я не думаю. Я не успеваю.

— Мне, правда, кажется, что сначала была идея, что мы хотим создать что-то для России как довольно прохладной страны. И это, конечно же, пуховики. Уж если, как оказалось, аккордеон имеет своей родиной Армению, то, конечно, для пуховика нормального, теплого такого, вышедшего к людям из ватника,— это Россия. И, конечно, здесь надо создавать фабрику, в которой будут делать на весь мир самые классные пуховики. Пусть это будет Bosco или пусть это будет Moncler, но такие легкие, хорошие и объяснимые, конечно, нужно делать здесь. И это тоже такой комплекс заданных свойств — и ясность, что именно будем делать.

— Ну или вы решили пойти просто в русле некой идеи, про которую тоже сейчас, видимо, невольно проговорились. Прозвучало слово «импортозамещение». Значит ли это, что угроза тренда, состоящего в том, что мы сейчас то, что для нас, делаем все у нас, нависла и над вами? Может, и не надо сложных объяснений со сном Веры Павловны? А просто надо говорить о плодотворном влиянии государственной политики?

— Ну во-первых, да. Сознание под влиянием внешних обстоятельств еще способно видоизменяться. Во-вторых, долгое время я считал, что там, где придумано,— там считай и создано. Самое удивительное, что я и сейчас так считаю. Даже слово «толстовка»! Рядом, собственно, Ясная Поляна, Толстой, в Тульской, правда, а не в Калужской области. Но это же рядом… Поэтому, конечно, толстовка оттуда должна быть! Понимаете, вот эти сублимированные смыслы… Они материализуются. Но про импортозамещение я буду настаивать: отнюдь, мне не очень близко понятие «импортозамещение».

Понимаете, сыр пармезан, пусть он там, в Реджо-Эмилии, в Италии будет. Это лукавство — пытаться его сделать здесь. А пошехонский сыр честно делать в Костроме.

— Но вы попадаете сейчас в ловушку, которую сами себе устроили. В этой ситуации тогда и Kappa должна шить в Италии, и Max Mara… Там, где придумано, там и должно быть сделано, и так далее.

— Нет-нет. Смотрите, например, мы придумаем шикарные кепки. Но их, правда, лучше всего шьют в Китайской Народной Республике. И это не ловушка, а международное разделение труда.

— Ну тогда и пармезан можно делать в Китае.

— Нет.

— Сыр нельзя, а…

— Именно пармезан нельзя. Есть несколько видов продукции, которую от региона нельзя отрывать.

— Потому что там воздух и вода.

— И трава. Вот это нельзя. А пуховик можно. И кепку можно. И это нормально.

— А может, и это нельзя, вы не задумывались?

— Поскольку там много переработанного уже, то можно. Если бы это был контакт с первичной материей, то, может, и правда нельзя. Например, хлопок мы покупаем в Узбекистане, именно там, где он, собственно, производится. Он очень хороший. Здесь уже обрабатываем и из него шьем… В этой технологической цепочке вокзал надо делать ближе к рельсам, а ратушу — ближе к городу.

— А ваши многочисленные итальянские партнеры вас отговаривали или подговаривали?

— Они подбадривали. Дело в том, что в Италии после 50 лет расцвета легкой промышленности сейчас фактически декаданс. Очень мало тех, кто считает, что «Сделано в Италии» — это не просто слова. Они даже видоизменили посыл, теперь «Сделано с Италией» — тоже хорошо, но кокетливо. Вообще итальянцы на определенном этапе смущались даже тем, что плохо говорят по-английски. И то, что нас так умиляют семейная традиция, мастеровитость, ремесленничество, флер итальянский… их самих не так уж воодушевляло. Они поняли, что «Сделано с Италией» — это придумано, и упаковано, и раскручено из Италии, а вот сделано может быть в Молдавии, Армении, Румынии, Бангладеш, Пакистане, Китае, России… И буквально единицы, взять Brunello Cucinelli, в противовес этой тенденции строят целые деревни, где создают социум такого творческого интимного труда. Или Ermanno Scervino… Там эти женщины, кудесницы, делают свое дело и этим, конечно, удорожают цены для потребителя, но и добавляют огромную прибавочную стоимость. Такое невозможно себе позволить в массмаркете, невозможно. Так вот, мои итальянские партнеры, даже постарше, может быть, меня… в чем-то… Они говорят: «Молодец, круто, хорошо, что у тебя такая идея реализовалась!» Такие письма романтичные слали! «Ты не понимаешь, даже не понимаешь, что ты делаешь!.. Ты делаешь то, что мы не сделали в свое время!..»

— То есть они отдались международному разделению труда? А вы будете шить то, что придумали?

— Да! Они писали: «Потому что страна, которая производит сама самолеты,— это великая страна!»

— Это потому, что Италия не производит самолеты.

— Да, в Airbus они не вошли…

— Но они же сделали швейную промышленность. Они ее сделали.

— Они ее потеряли. Но они стали интернациональными компаниями. Max Mara сейчас огромная индустриальная миллиардная компания, и да, мы делаем фабрику в том числе, чтобы заслужить доверие Max Mara или одной из линий Max Mara Fashion Group, чтобы разместить у нас их заказ на производство пуховиков или курток или чего-то еще… Более того, мы сейчас даже умудрились понять механизмы верных таможенных режимов, когда не нужно будет платить ни за вход, ни за выход под производственный реэкспорт.

— Это большая экономия?

— Да, но это не экономия, а возможность быть в конкурентном поле. Почему в Румынии, а не в России? Мы не увеличиваем цену ни на вход, ни на выход. Оказалось, что действующее законодательство и таможенные режимы позволяют нам так работать; этот априорный неконкурентный провал был устранен, то есть мы им с бумагами показываем и доказываем, что мы можем быть столь же эффективны, как в Румынии, чтобы фабрика, какая бы ни была замечательная и красивая… Эта наша мануфактура с фонтанами и детской площадкой должна быть конкурентоспособной, и минута времени в Калуге должна стоить столько же, сколько в Румынии! Вот это важно. Я не строю иллюзий, что мы сможем быть столь же бюджетны, как в Эфиопии или в Пакистане. Нет, не сможем. Но и партии там другие, и менеджмент там иной, и управляемость другая, и в принципе другой уровень продукта. Мы не сможем да и не хотим находиться в конкурентной борьбе за 30 центов, просто мы не умеем: мы пришли из сегмента выше среднего, прямо скажем. И он не сможет обеспечить потребности всей 150-миллионной страны, но тот сегмент, пускай те 20% платежеспособного, активно передвигающегося населения,— он наш!

— Эти люди продемонстрировали свою способность активно передвигаться даже на поезде из Москвы в Калугу.

— В этом тоже был заложен свой смысл! Потому что Bosco — это одежда активного образа и по дизайну, и по ментальности, в нашей одежде надо путешествовать, по нашей стране, по планете…

— По Калуге…

— Конечно! Циолковский! Межгалактические связи налаживать… И просто быть внутри себя в соответствии с собой. С комфортом, с чем-то родным и знакомым…

— С Bosco…

— Да! А вовне находиться спокойно и свободно в любой точке мира.

— А вы думали, почему с вами это произошло в 53 года? Ведь вообще вы могли, может, даже должны были спохватиться раньше, лет на десять раньше. Вы не опоздали со вторым рождением? Я, правда, не знаю, сколько их у вас до этого было.

— Есть одно итальянское слово — «возрождение».

— Нет, это происходит от рождения после смерти.

— Почему? Это именно возрастное рождение! Это и есть второе дыхание. Обычные ментальные, физиологические процессы. То есть на каком-то уровне понимаешь, что в плане розничной торговли, даже с учетом новых каналов продвижения интернет-торговли, вообще-то много уже высказано и каждое новое движение будет не новым движением, а Еще Одним движением. То есть мы, допустим, открыли еще один магазин... Это тоже здорово, это трудно, кстати, адски… Но и что? Ну открыли… Но вместе с тем еще нет ощущения пенсии, и, что называется, хочется удивлять и радовать близких.

— Разве нет ощущения пенсии у вас?

— Пока нет.

— Но теперь, когда у вас за плечами есть фабрика…

— Она еще перед глазами. За плечами — когда фабрика будет успешно работать. Мы всю жизнь были для всех как клиенты, видели лучшие образчики, видели средние, видели никудышные и понимали, что там, где лучшие образчики, там и вообще все первоклассное, а там, где экономят на салфетках в туалетных комнатах, там ничего не получается.

— Я понял: экономить не надо. Надо тратить.

— Надо эффективно тратить деньги, но должны быть эти тянущие себя за волосы элементы. Мы с вами съездили в Калугу, посмотрели фабрику… А вы знаете, про что больше всего упоминаний по итогам в соцсетях?

— Про девушек, которые в косынках сидят там, строчат. Есть симпатичные.

— Про девушек в косынках, которые после трудового дня занимаются гидромассажем пальчиков. А можно было и сэкономить на этом гидромассаже. Более того, честно скажу, на первичном этапе был гидромассаж запланирован, а на каком-то этапе мои менеджеры посчитали, что это непозволительная роскошь, и вообще ликвидировали его. Поскольку я последние четыре месяца там находился в ежедневном режиме и обнаружил много таких элементов, которые почему-то из первоначального проекта убрались, то успел все восстановить и внедрить! На этом ни в коем случае нельзя экономить, как нельзя экономить на чистоте, на растениях в огромных, высоких, светлых цехах! Мне нельзя! Я не умею. И без парадной лестницы, и без таких символов такого человеческого труда, как доска почета… Обязательно мимо нее надо проходить всем сотрудникам. И каждое утро в 7 часов 30 минут весь мой генералитет и я, если я в Калуге, стоим перед фонтаном на этой площади и здороваемся со всеми сотрудниками. Первые идут в 7:30, потом в 8:00, потом…

— Сколько это будет продолжаться?

— Это будет продолжаться до тех пор, пока я имею отношение к этой фабрике. Будет звучать музыка…

— То есть люди должны пройти через огонь, воду и медные трубы.

— Да, и медные трубы — это как раз большая стена, уже подготовленная к доске почета.

— Чувствую, что-то такое с вами уже было…

— Почему нет? Я даже приходил к своей маме в Научно-исследовательский институт химических средств защиты растений, мне было интересно, особенно если мама была на доске почета!

— А, вот откуда на мануфактуре доска почета.

— Но это все имеет нормальный прагматичный выхлоп.

— А вам обязательно было ставить рекорды, принципиально было построить за год?

— Вы уже сказали, что мне 53. Поэтому чего тянуть-то? А потом, запал проходит, надо уметь концентрированно, в отведенное время раскрыть тему.

— И закрыть.

— Нет, открыть. Чего ее закрывать? Наоборот, сейчас все самое интересное, самое сложное. Мне губернатор Калужской области Анатолий Дмитриевич Артамонов говорит: «Это лучшая фабрика в регионе…»

— Швейная… Остальные не смотрим…

— Приятно, конечно, но с точки зрения амбиций это немного не тот комплимент, который нас умиляет.

— Вы-то ожидали, что по крайней мере в мире ничего подобного нет изо всех мыслимых фабрик.

— Изначально, как я уже сказал, идея возникла во Владимирской области. И губернатор в то время была Светлана Юрьевна Орлова — очень харизматичная, обаятельная и моторная женщина. У меня только положительные впечатления. Но дальше очень важно, чтобы декларации и реальность имели хоть какую-то соединенность. Вот. А там эти понтонные мосты надо было наводить, наводить и наводить. Причем односторонне. И так получилось, что настойчивый, обаятельный губернатор Артамонов… И что очень важно, вся его команда, все вице-губернаторы, мэр Калуги — ну, что называется, насыпали с горкой… Знаете, когда вот огурчики малосольные покупаешь — и еще тебе один в конце вдруг кладут… С горкой. И там не было ни одной ситуации, когда декларация расходилась бы с реальностью. Это, конечно, сильно помогло. Там ничего не было бесплатно. То есть мы покупали землю, Корпорация развития Калуги помогала в этом, участок, то-се… И все это помогло нам выстроить совершенно нормальные, прозрачные отношения, кстати, и с финансовыми институтами тоже. Все строительство финансировал Альфа-банк, победивший неожиданно в конкурентной борьбе два других сильных банка. Такое проектное финансирование происходит как: треть вкладываешь сам, а две трети — бизнес-план, под залог всего того, что строится,— делает финансовый институт. И вот для экспертов, этих строгих ребят из банковской сферы, Альфа-банка все оказалось прозрачно. И даже Минпромторг готов рассматривать варианты субсидии на банковский процент. И где эти рассказы про то, как в России все сложно…

— А почему вы начали ломать то, что построили?

— Ломать?

— Ну вы как-то обмолвились, что в какой-то момент в июне, когда все было уже почти готово…

— В мае, да. Как вам сказать... Понимаете, фабрика светлая, летящая, парящая, туда-сюда… И в ней не может быть дверей высотой 210 см. Не может быть. Не надо, чтобы человек инстинктивно пригибался входя. А стандартные решения, даже самого крутого немецкого проектанта, технического заказчика, не подходят… И на каком-то этапе я это не отследил. А высадившись там с десантом моих коллег, конечно, отследил. И поменял там довольно много.

— Ну например? Кроме дверей?

— Ну, честно говоря, весь проект. Особенно по логистическому устройству внутри. Крутые фасадные решения юного архитектора Степана Липгарта не тронул. Они же и мои тоже… Вот первоначальный проект полностью дезориентировал человека, расплющивал, человек становился винтиком в этой, знаете, металлической коробочке из-под чая. И казалось, можно перетряхнуть и вытащить любой винтик. Даже лайтбоксы, даже размещение системы контроля рабочего времени работали на это. Сейчас все стало логичным.

Не говорю уже про мороженое.

— Ну мороженое было неизбежным.

— А это тоже смычка.

— С ГУМом. Я так понимаю, что его не было в первоначальном варианте.

— Ну конечно! Его и не было. Но это гумовское мороженое! Мне очень важно, чтобы в ГУМе ощущали сопричастность к мануфактурам Bosco в Калуге, а в Калуге ощущали сопричастность к ГУМу, Красная площадь, дом 3. И что это люди, работающие в одной большой семейной компании. И поэтому все газоны, там 10 га газонов, были уложены топ-менеджментом Bosco за «Bosco Cлет». Конечно, это можно было сделать силами озеленителей, но не было бы того ощущения сопричастности у моих коллег здесь, в Москве, в ГУМе, в «Пассаже», в «Весне», если бы не они укладывали этот газон там.

— Ну они, наверное, не только этим там занимались?

— Знаете, за три дня уложили почти 10 га. Только этим.

— А много людей переехало из Москвы, из Bosco di Ciliegi, в Калугу?

— Ну сейчас переехали «Спорттовары Bosco», то есть те, кто создавал, примерно 80 человек.

— Есть ли люди, которые, грубо говоря, могут настолько поменять свою жизнь, что переедут жить в Калугу из Москвы насовсем?

— Послушайте, ну в свое время наш Евгений Балакин, приехав в командировку на неделю в город Сочи, уже пять лет там в Bosco Riviera пестует всех, в том числе султана Брунея. Конечно, особо одаренные люди готовы к перемене мест…

— С калужанами предпочитаете не взаимодействовать?

— Почему? Весь так называемый общепит мы отдали на аутсорс лидеру на калужском направлении.

— Что случилось?

— Взрослею! Да, отдал на аутсорс хорошей, динамичной компании такой, калужской. Кирилл Окунев там лидер, владелец этого бизнеса, имел опыт обучения работы в Канаде, вернулся и теперь получил мотивацию работать…

— Он теперь знает, зачем вернулся.

— Да. Это вообще сильно помогает, когда открыто, кстати, не так, как в Москве, и уж тем более не так, как в Петербурге, люди приходят и говорят: для нас вообще это вызов, и здорово работать с вами.

Вы знаете, Калуга — это вообще не провинция. Это 188 км от Москвы, семь поездов в день, два часа с небольшим, очень приличная дорога. А уж вокруг Калуги вообще супердорога! И, кстати, логистически все на порядок легче, чем во Владимирской области. Там пока через Балашиху проедешь, уже такое впечатление, что Красноярск миновал.

— Я услышал, что у вас наполнение в основном китайским оборудованием. А не итальянским, скажем. Это соответствует действительности?

— Смотрите, длиннющие линии швейных машин, потому что не уйти от ручного труда, занимают много места, потому что в каждой восемь линий только на верхнюю одежду, в каждой линии 37–40 рабочих мест. Плюс контроль качества… Да, эти швейные машины сделаны в КНР.

— Похоже, для вас это трудное признание.

— Только отчасти. Потому что таково международное распределение труда. Потому что любые другие машинки… Да, вот мне хотелось, чтобы были итальянские…

— Я не зря спросил, оказывается.

— Да. А потом выясняется, что в Италии покупают эту же китайскую машинку. Привозят в Италию, на нее наклеивают итальянский бренд и делают какие-то небольшие насадки… Все наши насадки, кстати, итальянские, сложные… Так вот, а потом в коробку итальянскую — и продают. И это стоит ровно в два раза дороже. Сейчас мы это сделали по первоначальной цене, а наклейка — «Мануфактура Bosco». И все! И решили этот вопрос виртуозно.

— Хорошо ли это?

— Очень. Вместе с тем меньшее по площади, но в десятки раз более дорогостоящее пухонабивочное оборудование… Вышивальное оборудование… Раскройный цех, что очень важно. Это все высокие технологии... Это французское, японское и итальянское оборудование. И раскройный цех, например: самые мозги! Они из огромного отреза ткани делают один процент остатка, представляете? Вот когда вы журнал «Работница» читали…

— Я, кстати, читал. Родители выписывали, конечно. Так что я скажу: не может быть один процент.

— Я тоже думал, что не может быть. Но потом, когда узнал, сколько стоит этот раскроечный комплекс, думаю: а почему бы не один? Сколько в раскройках «Работницы» было остатка, как вы думаете?

— Ну процентов 20.

— 36.

— И это нормально.

— Нормально казалось. Потом там рядом с этим супернавороченным стоит еще один комплекс. Вот эта штука французская. Столы, где все это делается, итальянские.

— Не надо оправдываться!

— А рядом тоже стоит все итальянское! Но такое вот ручное, не настолько компьютеризированное. Там 12–15% остатка. Не 36. Но по сравнению с одним — до фига. Непозволительная роскошь. Поэтому люди сначала обучаются на этом столе, который 12%, потом начинают обучение на том, где один. Они начинают обучение и делают 3%. Начинающий раскройщик — 3% на этой умной машине. А супервысокопрофессиональный — 1%.

— Но, как я понимаю, когда мы приезжали в Калугу, все были ошарашены и у всех было такое впечатление, что мануфактура загружена всеми: и Max Mara, и Moncler… Насколько я понимаю, в реальности ситуация все-таки другая, да?

— До Нового года мы полностью загружены на производстве. Приехали наши гости из Италии. Неожиданно для нас было. Первый наш партнер, с кем мы делали еще Bosco Sport, Марко Больоне, Kappa, взял и привез нам готовый заказ на 100 тыс. изделий.

— Это ж подарок с его стороны.

— Это жест. Он как раз один из тех, который говорит, что мы делаем абсолютно визионерскую историю и молодцы. Он говорит: «Я считаю, это мой вклад в то, что ты делаешь. Я буду требовать с тебя качество, я буду требовать с тебя цену, но я размещу заказ на 100 тыс. изделий».

— Это же он предоставил тогда площадку для Русского Bosco Дома в олимпийском Турине в 2006 году?

— Ну конечно! И крыша там была. Ну все, понимаете! И каток на ней!

— Остается задать вопрос: где каток?

— А сегодня у меня после вас Илья Авербух, мы будем обсуждать каток в Калуге.

— Там центральная площадь свободна?

— Там есть центральная площадь. И там есть торговые ряды, отремонтированные по примеру Гостиного двора, и внутри огромная площадь. И очень удобная транспортная история.

— Приедем покататься.

— Да, когда вы ехали сюда, большая делегация, мне предложили: то-се, перекрываем движение, скажите, где перекрыть? Я сказал: ни в коем случае! Ни в коем случае не перекрываем движение. Потому что появление раздражителей для клиента — это непозволительная, ненужная вещь. Вы знаете, что если уж наши потенциальные клиенты в свое время были обескуражены появлением чемодана Louis Vuitton на Красной площади, я сделал все для того, чтобы убрать это раздражение.

— То есть убрали чемодан от греха. А я бы оставил.

— Я как клиентоориентированный коммерсант страх как боюсь потерять вот эту искренность в отношениях. Поэтому взять, приехать в Калугу даже с узнаваемыми людьми, даже с великими олимпийским чемпионами, как Третьяк, как Карелин, Попов, Немов, Хоркина, Макарова,— да нет! Нет, нельзя перекрывать движение. Город и так переполошился…

— Тут иллюзий не должно быть. Я читал сообщения в соцсетях: у нас что, власть меняется? Куда они девают Артамонова? А оказывается, наоборот, Артамонов появился в куртке Bosco… Хорошо ли для губернатора ассоциировать себя с коммерческим брендом?

— А если губернатор окажется в автомобиле Volkswagen?

— Тоже не очень, конечно, но если он сделан в Калуге, то нормально, наверное.

— А эта куртка сделана именно в Калуге!

— Ну не знаю…

— Наоборот, это профессиональное отношение, архипрофессиональное. Президент Международного олимпийского комитета Томас Бах не может пить Pepsi и должен пить Coca-Cola. И носить часы Omega. Обязательно должен, а иначе все это фикция, не надо нас привлекать, если вы нас стесняетесь. Даже обижусь.

— А все равно не каждый губернатор, тем не менее, это бы сделал.

— Я не к каждому пошел работать. Это же нормальные отношения. Если ты демонстративно дистанцируешься от твоего партнера-инвестора, то ему это тогда зачем? Не будет у тебя ни партнеров, ни инвесторов, ты избегай нас — и нас не будет.

— Зато люди будут тебя любить.

— А с чего они будут любить? Мы даем тысячу рабочих мест, Volkswagen дает, наверное, 15 тыс. рабочих мест, за это можно любить. И если у тебя в области Volkswagen и Volvo с Renault, то нельзя ездить на Mercedes, потому что на Mercedes нужно ездить в Московской области: там завод Mercedes.

— Вы сами-то в Москву собираетесь возвращаться?

— Пока не очень. Мы на сегодняшний день, знаете, что уже делаем? Вторую, третью очередь уже распланировали. Уже все, весной начнем.

— Вы имеете вторую, третью очередь фабрики, корпусов?

— Да.

— И третью очередь фонтанов? Они-то вам зачем?

— У каждого Морозова есть своя критически настроенная мама. Моя мама любит фонтаны. Мою маму зовут Эдит Иосифовна. Вот я и реализую свой Эдитов фонтанный комплекс, потому что важно, что мама скажет.

Многие люди — от министра строительства Калужской области до наших замечательных артистов — говорят: ну вообще, вы тут герои. Нет, это нормально; сделать иначе — вот что мне кажется ненормально.

— Но при этом люди, для которых это тоже оказался вызов, все вокруг, должны были выложиться, чтобы вся эта нормальность состоялась, а для этого им пришлось открыть в себе и вытащить из себя какую-то аномальность.

— Но каждый раз я этим людям говорю: ребята, это нормально — то, что вы по звонку, когда нужно, даете два новых суперасфальтоукладчика.

— Им, по-моему, самим предстояло еще понять, что это нормально.

— И мы берем и делаем полтора километра тротуара на новом проезде Энтузиастов. Ненормально, что до нас эта улица никак не называлась. А то, что мы приехали, написали предложение, что давайте, мол, назовем проезд Энтузиастов, и что они согласились,— это нормально. Это классно. И надо привыкать к такой нормальности и в ней чувствовать себя комфортно. Да, я купил плитку, а город дал укладчика и сделал классный тротуар.

— А что касается наших замечательных гостей, ну тут это вежливые люди, они привыкли, это военная дисциплина — это нормально. Сели в поезд, приехали, встали в шеренгу… Мы уж не говорим про топ-менеджмент Bosco, который встречал с плакатами на перроне...

— С транспарантами «Калуга просто космос!».

— Вот он, пример организации санкционированных митингов.

— Но ведь дело в том, что и правда — просто космос. И это нормально.

— Что для вас будет считаться нормальным космосом в Калуге?

— Мы планируем на этой мануфактуре, на первой очереди, выпускать около 3,5 млн изделий в год. Из них это будут сложные изделия: пуховики, куртки и так далее. Несколько сотен тысяч — пуховики и куртки, и около 3 млн трикотажных изделий: футболки, поло, толстовки, спортивные костюмы и так далее. Мы ориентируемся на то, что две трети продукции будет не бренд Bosco, а иные бренды либо работа с заказчиком b2b. То есть я буду горд, если снова униформа для сети «Кофемания» будет у нас отшиваться. Я буду горд, если мы сумеем победить в конкурсе на униформу РЖД и сделаем для них коллекцию.

— Вы участвуете?

— Мы участвуем. Мы участвуем, будем делать предложение, они будут испытывать наши образцы. Дело в том, что нам легче сейчас стало: внутри большой фабрики есть еще экспериментальный цех, лаборатория. Я перевез туда и дизайнеров, и конструкторов, и технологов, и самых высококвалифицированных швей, которые смогут отвечать запросам потенциальных заказчиков. Они вам говорят: сделайте десять образцов. Никакая фабрика не будет делать десять образцов, чтобы потом их шесть месяцев испытывать и чтобы потом что-то получалось, а у нас это технологически возможно. Стоит на 20 мастеров экспериментальная лаборатория, мы сделаем эти десять образцов — и сами поймем, что там нужно будет улучшать, и заказчик. Я рассчитываю, что мы сможем конкурировать с Румынией, Украиной, Арменией, которые сейчас производят куртки ведущих европейских и мировых брендов.

— И они будут продаваться не в Молдавии?

— В Италии, Франции, Германии, России.

— Законно, иначе чего и заводиться.

— Ну да. А для китайского рынка мы вообще Европа, для высокого сегмента в Китае очень важно, чтобы это было, они, кстати, стесняются сделанного в Китае.

— Это ж мечта российская — стать Европой для Китая.

— Она осуществима.

— Хоть кто-то должен это сделать.